Я наивно полагала, что на депортации с военной территории все боссы успокоятся и забудут про меня и уже предвкушала праздничный ужин в честь моего освобождения, но в аэропорту меня уже ждали три черных джипа. Мои сопровождающие, которые неважно выглядели после перелета в грузовом отсеке, быстро передали меня столичным службам - пилоты только успели сказать мне свой адрес в хартуме и пожелать удачи.
Поздно вечером мы подъехали к коробчатого вида серому зданию за колючей проволкой. Джипы проехали 3 поста охраны, прежде чем подрулили к главному подъезду. "Теперь я в столице", - размышляла я - "здесь вопросы должны решаться быстро и цивилизовнными методами - никаких бесследных пропаж".
Атмосфера в здании была крайне гнетущей - на мои вопросы относительно того, куда же меня привезли и сколько я здесь пробуду ответом было молчание. Зато босс, допрашивающий меня вечером, задавал крайне много вопросов. Я решила заявить о своих правах и потребовала звонок в посольство. Мне было отказано.
После допроса первый раз за все время произвели досмотр вещей. Карта, купленная здесь же, в Хартуме, вызвала оживленный интерес: то ли они редко видели хорошие карты, то ли посчитали ее уликой. Палатка также вызвала интерес. Я сразу предупредила, что она плотно упакована, и если они ее развернут, то сворачивать тоже будут сами. Они осмотрели каждую складочку моего маленького домика, а вот с ее упаковкой, как я и ожидала, возникли трудности - я искренне смеялась, наблюдая, как двое в течение 20 минут безуспешно пытались ее свернуть. Еще один заинтересовавший их предмет была аптечка. Каждая таблетка, включая купленные здесь же таблетки от малярии, была взята на экспертизу. Мои путевые заметки и фотоаппарат были конфискованы. "Засветят..." - с горечью думала я.
После досмотра ко мне приставили охранника с автоматом, который теперь не отходил от меня ни на шаг, и проводили в мою камеру - довольно уютную и обставленную для суданской тюрьмы - хотя я и не была уверена, что нахожусь в обычной тюрьме. Однако я не обнаружила главной вещи в этой камере - противомоскитной сетки. На мое требование охранник не прореагировал, когда же мои требования перешли в настойчивую и громкую форму, мне принесли репеллент - оказывается, противомоскитная сетка запрещена правилами.
Мой охранник все время держал автомат наведенным на меня, и когда я засыпала, он сидел все в той же позе. Репеллент спасал от укусов москитов, но не от их жужжания. Проснувшись в очередной раз от надоедливых насекомых, я обнаружила, что мой охранник клюет носом, зажав автомат между ног. Я громко крикнула: "Не спать!" - охранник резко дернулся и автомат с грохотом упал на пол. Шутка стоила мне того, что в очередной раз, когда я попросилась по нужде, куда меня также сопровождал охранник, он проигнорировал мою просьбу.
Весь следующий день единственными моими развлечениями были два допроса. Все остальное время я проводила в камере, меряя ее шагами, спала, потом снова ходила по камере, снова спала. В камере было жарко и душно, на прогулку, положенную обычным заключенным, меня не выводили. Еду, состоящую из родного уже мне фуля, приносили два раза в день - есть, однако, совсем не хотелось. Через некоторое время от недостатка кислорода мое сознание начало уплывать. Мысли стали путаться и вообще думалось с трудом. Боролась с этим, занимаясь йогой и горланя песни. Делала я это так вдохновенно, что даже развеселила охранника.
Понимая, что вскоре могу дойти до такого состояния, что скажу и подпишу все, что угодно, на очередном допросе я спросила показавшегося мне самым сочуствующим босса, сколько я еще здесь пробуду. "Может, неделю, может, две, а может, месяц, может два" - был ответ. Если суданское "букра" растягивается на неделю, то суданские два месяца вполне могли растянуться на месяц. Почему-то моя первая мысль была про моих близких - она встряхнула меня лучше холодного душа. Я поняла, что надо действовать.
Есть и так не хотелось, поэтому я объявила голодовку. Сначала это вроде бы на них не подействовало, и первые сутки я провалялась на своей койке, глядя в потолок и от скуки внушая охраннику мысль отпустить меня - тот не поддавался на мое внушение, но нервничал от пристального взгляда. Сил, чтобы заниматься йогой и горланить песни не было, но мысли больше не путались, а наоборот, стали ясными и яркими. На второй день ко мне пришла женщина и добрым голосом стала спрашивать про мою маму, скучаю ли я по ней, хочу ли я домой и стала уговаривать поесть. "Что за дешевая разводка", - подумала я и послала женщину на фиг.
А на третий день приехал спаситель. Как и положено спасителю, одет он был в белый костюм и имел приятное выражение лица. Разговор наш был коротким:
- Здравствуй. Как ты себя чувствуешь?
- Прекрасно.
- Я вижу. Почему ты не ешь?
- Я объявила голодовку, потому что меня здесь держат неизвестно за что и продержат неизвестно сколько и не дают сделать законых звонок в посольство и родным.
- Тебя арестовали за шпионаж. Здесь свои законы. Зачем ты пробралась в Малякаль?
- Я путешественник. Пишу книгу.
- Хорошо. Собирайся.
Видимо, это был Большой Босс, потому что уже через полчаса мне отдали все мои вещи, включая путевые записи и рюкзак, и мы сели в его такую же белую как и костюм машину. Когда мы проехали три поста, выехали за ворота до меня начала доходить мысль, что я свободна. Меня охватила эйфория от сознания того, что я могу идти, куда захочу и делать то, что захочу. Я свободна!
А хотела я прежде всего есть, поэтому первым делом мы поехали в ресторан. Затем Али - так звали моего спасителя - повез меня в immigration office, чтобы привести в порядок все мои визовые и регмстрационные бкмаги. По дороге я подробно рассказала обо всех своих приключениях.
Али даже не нашелся, что сказать, поэтому предложил бесплатно департировать меня на родину. Соблазн был велик, но мой путешественнический запал, как ни странно, не иссяк и даже набирал силу, поэтому я отказалась. До конца визы еще оставалась 10 дней, которые тоже не прошли зря - но это уже другая история.