В "запретном городе". Шпионские страсти.
Вижу на берегу военный джип - меня тут уже ждут. Корабль встает на якорь, мы добираемся до берега на лодке. "Мы" - это я и Бэд. А вы? - обращаюсь ко всей команде. Нет, понимаю, они остаются здесь. Тепло прощаюсь со всеми, плюхаю свой рюкзак в лодку, отчего она чуть не перевернулась, и прыгаю сама. "Что там у тебя?" - недоумевает Бэд. "Весь мой дом" - и решаю все-таки пошутить - "...и запас боеприпасов". Вижу, что шутка не прокатила - значит рюкзак переберут до ниточки.
На берегу Бэд передает меня в руки военных, долго перед этим что-то им рассказывая, и прощается со мной.
- Искренне желаю тебе удачи. Эти ребята знают свое дело.
- Тебе тоже удачи. Искренне.
Город Малякаль я видела только из окна машины. Сначала меня повезли в один из штабов и опять приступили к допросу. Ну уж нет, никаких допросов на голодный желудок, решила я. Но на мое требовательное "сначала покушать" реакции никакой. Повторила по-арабски, подкрепляя сказанное жестами, - никто не шевелится, делают вид, что не понимают. Всем своим видом показываю, что открою рот только для куска пищи, но никак не для ответов на бесконечные вопросы. Через несколько минут главный отдает короткое приказание одному из солдатов, и еще через 15 минут тот возвращается с завтраком. Ого, неплохо живется здесь военным - после гурасово-рыбной диеты фруктовый салат и яичница кажутся мне чудом. Откуда они только достали маслины, которые я видела только в дорогом супермаркете "белого" района столицы? Может, еще повредничать и потребовать звонок в посольство или маме? Но, видя что начальник всерьез начинает злится, откладываю эту идею.
Два часа он задавал все те же уже надоевшие мне вопросы, тщательно записывая ответы арабскими закорючками. И снова меня сажают в машину и везут, как мне пояснили, в место, где я буду жить. Место оказалось одним из лагерей для детей-сирот, чьи родители погибли на войне, и прдставляло собой большую площадку, в половину футбольного поля, вокруг которой размещались десятка два одноэтажных домов с вполне европейскими краснокирпичными крышами, в один из которых меня и поселили. Кроме меня в домике обитала толстая африканская тетка, к которой я должна была обратиться, если мне что-то понадобится. А за мной заедут через три часа - предстоит разговор с боссом. Как, еще один босс? Сколько же их всего?
Эти три часа я пребывала в приятной полудреме, разморенная допросами и жарой, делая лишь вылазки к холодильнику - большой для Судана редкости - за холодной кока-колой.
Вопреки национальной африканской черте, за мной действительно заехали ровно через три часа. Из окна машины пытаюсь рассмотреть город: улицы, без того обычно малолюдные в пик жары, абсолютно пусты. Большинство строений - небольшие базы с одноэтажными коробчатыми домами, однако, не глиняными, как в большинстве городов и деревень. Проезжаем мы и каменную церковь - в южных райнах доминирует христианство, в отличае от мусульманского севера.
Подъезжаем к роскошному для этих мест особняку на берегу реки с обширным тенистым садом. Меня провожают в сад. Там сидят двое: один низенький пузатенький с бегающим взглядом, другой в противоположность первому мускулистый верзила, с ничего не выражающей маской на лице. Я снова приготовилась к долгим распросам, которых, однако, не последовало. Низенький поприветствовал меня кивком головы, верзила же с силой сжал мою руку, отчего мне сразу вспомнился Бэд. "Эндрю. Я владею каратэ и дзюдо. Завтра я буду бить тебя". В ответ выдавливаю из себя улыбку, надеясь, что это такая профессиональная шутка. Первый, так и не представившийся, опять же кивком приглашает меня сесть. Молча смотрит на меня долгую минуту и начинает с верзилой что-то обсуждать.
Внутри меня пробегает холодок: я понимаю, что отсутствие вопросов волнует меня больше, чем их наличие: получается, что все уже решено и от моих слов ничего не зависит. Единственный заданный мне вопрос был: "Не правда ли, у меня дивный сад?", на что я честно ответила: "Да. Надеюсь здесь живут не менее дивные люди".
Уже стемнело, когда той же дорогой меня привезли в мое временное жилище.
Толстая тетка хлопотала на кухне. Только у меня появилась мысль поговорить с ней, как она заговорила первой.
- Поешь хорошо, завтра у тебя возможно будет трудный день.
Секунду думаю, ни приставили ли ее следить за мной, но интуиция подсказывает, что нет.
- Откуда вы знаете?
- Босс сказал, что завтра тебя здесь не будет.
- Что это значит?
- Откуда мне знать?
- Что вы здесь делаете?
- Этот город мой родной. Я прислуживаю здесь: убираюсь, готовлю еду. Да что ты все спрашиваешь, лучше поешь.
- Я не могу понять, в каком я сейчас положении.
- Этого никто не знает, кроме босса. У военных здесь полная власть, они могут сделать все, что угодно. Но ты белая и ты женщина...
И в этот момент в мою душу закрался забиваемый ранее изрядными порциями адреналина щекочущий страх - страх перед неизвестным, перед физической болью. Я действительно могу беccледно пропасть в этой африканской глуши...Но уверенность в том, что все есть и будет хорошо все-таки победила и я стала думать, как могу повлиять на ситуацию.
Я заметила, что дверь служанка не запирала и выезд из базы тоже охранялся кое-как.
- Что будет, если я сбегу?
- В городе военное положение, никто не может выходить из дома после 20.
- А если все-таки выйдет?
Вместо ответа она сделала характерный жест поперек горла.
- Да и бежать некуда - вокруг джунгли и повстанцы. Если они увидят белого человека, то неприменно убьют.
Учитывая, что одной из целей повстанческих организаций было дескредитировать правительство в глазах мирового сообщества, а убийство белого человека годится для этих целей как нельзя лучше, в ее словах была доля истины.
И тут меня осенило: по этой же причине военные не позволят мне "бесследно исчезнуть", если будут знать, что мое исчезновение не останется незамеченным. Надо просто вскольз во время разговора, если он, конечно, будет, упомянуть о посольстве и журналистике. За обдумыванием завтрашних действий я заснула.